ka_fe_en | КЛАССНЫЙ-НЕКЛАССНЫЙ

Старик медленно, старательно, как будто осмысливая каждое двидение, подошел к шкафу, отпер дверцу и достал ружье. Ружье было двуствольное, старое, с вытертой ложей. Витя заметил в шкафу еще одно ружье, в чехле.

Старик, с ружьем в руках, подошел к дивану, на секунду остановился, будто задумавшись, потом разобрал ружье на три части. Все три части он аккуратно положил на пол, еще немного подумал, вернулся к шкафу и достал шомпол, масло. Вернулся к ружью, взял тряпочку, и начал методично рвать ее на части.

- А ты, значит, - спросил он вдруг – на Смолина теперь работаешь?

- Да, начальник пи-ар отдела – ответил Витя. «Водкой заведую, менеджер по полянам» - добавил он про себя.

Старик прикрутил к шомполу какую-то насадку, обмотал ее промасленной тряпочкой, и начал старательно шуровать внутри ствола.

- А Вы, значит, один тут живете? – спросил Витя. Тряпочка, после ствола, стала совершенно черной.

- Ну, почему один? Рыбаки заезжают, ночевать, охотники. Три дня никого не было, будни. А я, понимаешь, в воскресенье промок, лежал вот. Ружье даже не почистил. Почистить надо.

Витя сменил позу и оглядел избушку. Печка с плитой, стол, лавки. Кровать, наверное, стоит в закутке за занавеской. Шкаф. Зачем ему здесь запирать ружье? Как все это сюда привезли? Неужели на лодках?

- Надо почистить – повторил старик, будто стараясь убедить Витю.

Витю можно было не убеждать. В ружьях он все равно ничего не понимал, и об охоте тоже по большей части никогда не задумывался, а если вставала эта тема в разговоре, привычно говорил, что зверей убивать нехорошо, древность и варварство – хотя твердых убеждений в этом отношении у него не было. Витя вообще прекрасно обходился без твердых убеждений – «свое мнение» у него, естественно, по большинству вопросов имелось, вот только то, что он считал «своим мнением» было обрывками чужих мыслей, которые Витя где-то когда-то незаметно для себя услышал, или вычитал, или высмотрел по телеку, и потом повторял, не вдумываясь в суть.

Старик посмотрел через стволы в окно. Он думал о ружье, вспоминал, как покупал его, тогда, давно, как хотел продать – у капитана милицейского сын учился в его классе, капитан сказал, что необязательно, что закон не запрещает иметь два ружья, оставил, долго лежало оно в сейфе, и вот под старость теперь, оказалось, с шестнадцатым-то легче…

Старик ковырнул пальцем экстрактор – на ножке была ржавого цвета влага. Он сходил за отверткой, вынул экстрактор и начал чистить его гнездо. Он старался думать о ружье. О ружье.

- Это немецкое ружье? – спросил Витя.

- Отечественное.

- Значит, своя компания у Смолина? Богатая, раз теплоход? – спросил старик.

- Не жалуемся. Строительство на подъеме сейчас. Столько объектов – по всему городу, и в области. У меня тоже работы полно, журналисты вот, как шавки дворовые... Пять раз разжуешь и в рот положишь – все равно переврут.

Старик хмыкнул.

- Мы квартирами не торгуем, дольщиков не разоряем. Наше дело - строить! – на всякий случай добавил Витя.

- И что – всех собрал?

- Кого смогли, всех собрали. Саша помнил про Вас, про юбилей – и Ваш, и выпуска нашего. Заказали теплоход, отметить вот так, нестандартно, и Вас поздравить. Собрали почти всех. Сидоров вот аж из
Израиля приехать грозится…

Старик водил тряпочкой по стволам, туда-сюда.

- Мы ж последний Ваш выпуск – добавил Витя тихо – В смысле, до того, как…

Старик усмехнулся, собрал ружье, поставил его в шкаф и запер дверцу.

- Долго искали?

- Легко!

Ему и правда это было легко, он всегда был пронырой, Витя-Паспарту. Он и сам бы сейчас не вспомнил, кому звонил, с кем и как говорил, кого просил «выяснить», как уговорил рыбака-забулдыгу добросить его до острова на моторке – но сделал все изящно и без напряжения, без труда. Этой легкой пронырливостью Витя мог бы добыть что хочешь – вот только сам он никогда не знал, чего хочет.
Да, вот теперь он сидит на столетней лавке, и ему должно бы по идее быть легко на душе – он сделал свое дело. Сюрприз должен быть хорошо подготовлен – и он его подготовил. Он нашел старика, хотя тот прятался, как от мафии, специально приехал за два дня, чтобы предупредить, и решить все возможные проблемы – до того, как в субботу «где-то в обед» к острову пристанет арендованная «Москва».
И вот – он сделал свое дело, нет проблем, старик предупрежден и никуда теперь не денется. Вот он сидит перед Витей, их бывший классный руководитель, классный-неклассный, человек, который семь лет бился с ними, который гноил Смолькова, который пинками заставлял его, Витю, учиться, которого все они поодиночке тихо ненавидели - но коллективно, почему-то, любили.

***

Старик принял все, как неизбежное. Витя это чувствовал; он и не пробовал никогда анализировать такие вещи, выражать их словами – просто чувствовал и верил своей интуиции. Он нутром, опытом бесчисленных «полян» чувствовал сейчас, однако – что-то тяжелое, черное, висело незримым грузом над избушкой, и его надо было снять, развеять, до полудня субботы. Витя не думал, зачем это надо сделать, и не знал, как – он чувствовал: надо.

- Значит, Вы охотник? – спросил он.

- Да. А ты что – не знал?

- Забыл. Я не понимаю охоты, вообще-то. Странно как-то, убивать ради удовольствия, негуманно.

- А сам что – неожиданно резко ответил старый учитель – не убиваешь, что-ли ради удовольствия?

-Нет, конечно!

- А если подумать? – спросил учитель, и Витя вдруг увидел себя возле классной доски, и услышал: «А если подумать? Разве Толстой считает Наполеона бездарным полководцем?» - Ты, Платонов, никогда не чувствуешь удовольствия, надевая зимой меховую шапку?

- Но так я же не сам убиваю этих зверей. – ответил Витя. Чуть поупираться, поспорить – и согласиться. Вот так.

- А какая разница – сам или чужими руками?

- Ну, сам-то я не испытываю удовольствия имено от процесса убийства. И потом – можно же и без убийства обойтись, есть же синтетика …

- Но не обходишься же? – старик даже подался вперед, как фехтовальщик.

- Нет – сознался Витя. Чем-то этот спор задел его, слова бурлили в горле, ноги рвались в бой – Но все равно это негуманно!

- Не-гуманно. Не по-человечески, иными словами. То есть – по-звериному. В этом-то весь и смысл!

- Быть зверем – разве это хорошо?

- А чем хорошо быть человеком? Постоянно мыслить, постоянно нести с собой весь этот груз? Не лучше ли просто быть – не думая о том, что бытие – конечно, а в конце - ничто? Разве не этого хотят те, кто напивается, или … с женщиной… - побыть немножко зверем?

- А при чем здесь охота?

- Она лучше – убежденно сказал старый учитель. – Лучше водки, лучше женщин. На охоте ты – идеальный зверь.

***

- А кстати – спросил Витя, – где Вы были все это время?

- После вашего выпуска – медленно и задумчиво сказал старый учитель – я сначала уехал в деревню. Хотелось быть ближе к природе, больше охотиться. Потом – начались все эти… реформы… Потом умерла мама. Кроме нее, у меня никого – я-то послевоенная безотцовщина, у нее все в войну… Здесь меня ничего не держало – уехал в Заполярье, всю жизнь мечтал. Странно, конечно – все оттуда, я – туда. Прожил там несколько лет. Безумно красиво, но тяжело, туда молодым надо ехать. Потом – Дальний Восток, потом – еще, нигде больше двух лет не задерживался. Учителя сельские везде нужны – а мне лишь бы жилье давали да место красивое. Мне много не надо, деньги есть, квартиру нашу с мамой сдаю, весь багаж – одежка да ружья… А как на пенсию вышел – пристроился здесь.

- Классно – сказал Витя искренне – Так вот все бросить – и куда глаза глядят!

- Не знаю. Хорошо – нет ли… Сколько от жизни не бегай, а она все равно проходит. Не знаешь, кто поет песню: «а ты все ждешь, что ты когда-нибудь умрешь»?

- Забыл…

Витя задумался.

- Не стоит в избе курить – вдруг сказал старик, подобрав со стола блюдце, полное окурков. – Пойдем, выйдем.

Избушка стояла на крутом песчаном обрыве. Перед ней раскинулся широкий затон; лес на дальнем конце его был едва виден. Пригревало солнце, чистое осеннее небо раскрасило воду голубым. Три собаки крутились вокруг старика, лизали ему руки. У края камышистого мыска, глубоко вдававшегося в затон, стоял катер. С катера двое рыбачили спиннингами. Неподалеку, сверкая белым, ровно гудя мотором, шла еще одна моторка.

Витя стоял и не знал толком, курит он или нет.

«Бросить все» - думал он – «Бросить – что?» Он был пронырливым балбесом в десятом классе, пронырливым балбесом и остался. Куда делись двадцать лет? Смутные желания, неясные планы, случайные связи… Цель: быть богатым; не ради денег, а просто – иметь дорогую машину, ездить за границу. Случайные работы, какие-то деньги, потом все куда-то начало проваливаться, так что сам Бог, наверное, послал старого однокашника. За что он держит Витю на работе? За дело или так, из жалости? Кто он такой и кому нужен?

- А поехали, зорьку отстоим? – вдруг сказал старик.

- В смысле? - удивился Витя.

***

Старый учитель с любовью вынул из чехла и аккуратно собрал МЦ-6, вспомная, как долго копил на него, и вряд ли бы купил, если б не сложности с оружием в 76-м, не было бы счастья, как говорится… Заезжие охотники оставили ему пару пачек двенадцатого калибра; он ссыпал эти патроны в противогазную сумку и протянул все Вите.

Витя, чутьем к дорогим вещам понял, что ружье ему предлагают не просто лучшее из двух, а очень хорошее. С незнакомым и непонятно откуда взявшимся трепетом он неумело вскинул вертикалку, целясь в форточку.

- Я же не охотник – сказал он в четвертый раз.

Старый учитель махнул рукой.

- А почему у этого стволы так, а у того этак?

Старый учитель еще раз махнул рукой.

Двух собак, что помохнатее, посадили на цепь; третья, помельче, длинноухая и короткохвостая, запрыгнула в одну из лодок и крутилась там, повизгивая. Старый учитель оттолкнулся от берега веслом; лодку тут же понесло течением к Волге. Старик повозился с мотором, дернул раз, другой. Мотор взревел и окутался сизым думом; лодка дернулась, круто развернулась, и, задрав нос, ходко пошла поперек затона.

Витя сидел на носу в обнимку с ружьями и хлопал глазами.

Лодка шла, казалось, полным ходом прямо на лес. Потом в стене деревьев открылся проход. Старый учитель сбросил газ и осторожно повел лодку ереком. Вода в ереке была гладкой и по ней плавали желтые листья. Местами из воды торчали упавшие деревья. Лес кончился и ерек закружил по зарослям камыша. Камыш был зеленый у корней, желтоватый у верхушек. Было видно дно. Лодка выскочила на плес, заросший кувшинками. От дальнего берега плеса взлетело несколько птиц. «Утки» - понял Витя. Посередине озера рос куст камыша; посередине он был как будто разрезан гигантским ножом. Старый учитель выключил мотор; лодка по инерции точно вошла в этот разрез.

- Сиди и не шевелись – сказал старый учитель – Особенно не шевелись, когда увидишь утку. Когда можно будет стрелять, я скажу «Бей!» Тогда вставай, вскидывай ружье, веди мушку чуть впереди утки, и, не останавливая стволов, спускай курок.

Уток не было долго. Учитель сидел на корме и курил. Вите было скучно. Но делать было нечего, он сидел и рассматривал редкие облака, листья кувшинок, гравировку на ружье, облепленный нос лодки. Собака дрыхла на дне. Витя сидел и не знал, что делать; ожидание было неизбежностью.

- Знаешь – вдруг сказал учитель – я всегда мечтал стать великим писателем, написать большой роман, прославиться. Как Толстой. Я и охотой увлекся из-за Толстого. В литинститут побоялся поступать – пошел в пед, на русский и литературу, казалось – это одно и то же. Потом – встречался с одной, долго… А она сказала мне: ничего ты никогда не напишешь. Потому что, знаешь, мы с ней два года встречались – а я за это время ничего не написал. Я обиделся, страшно обиделся – дурак… Ну вот, закончил институт, работал в школе и все думал – вот напишу роман… А на вашем выпускном вдруг понял, жизнь – уходит, мне – сорок, а я еще не написал ни черта. Уехал в деревню – как Толстой. И опять – годы идут, а я все собираюсь. Мотался с места на место, не спился только потому, что охотился как алкаши пьют. Особенно, когда понял – ничего я уже не напишу, никогда. И, знаешь, то, о чем ты сегодня говорил – что нельзя уходить от себя, что надо жить с собой, со своей личностью, я тоже об этом думал – и, знаешь…

- Тихо – отчетливым шепотом вдруг сказал старый учитель и сильно толкнул Витю в спину – Не крути башкой. Летит, слева, низко…

И Витя, стрельнув глазами в сторону, действительно увидел некрупную утку – она, несерьезно трепеща крыльями, размеренно летела над самым краем камышей, слева направо.

- Бей!

Витя, забыв о том, что надо встать, сидя вскинул ружье, посмотрел на мушку – она ровно сидела на прицельной планке – понял, что ружье почему-то оказалось сзади птицы – резко дернул его вправо - и, когда мушка перечеркнула утку, надавил на спусковой крючок.

Утка комом плюхнулась в воду.

- Есть! – заорал Витя, вскочив с места, потрясая ружьем. – Есть! Ага-га! У-ух! Есть!

Собака решительно плыла к утке. Давай-давай – кричал ей Витя, и чистая радость волнами прокатывалась по его телу. Есть – орал он, вырывая из пасти у собаки птицу, а радость все не отпускала его. Он чувствовал себя восхитительно легким – легким и свободным от всего, от того, что у него есть, и о того, чего нет, от того, что было и от того, что будет, от того, кто он есть, и от того, кем ему никогда не быть. И эта легкая, чистая, звериная радость останется с ним надолго - и, возможно, захочется испытать ее снова, еще раз погрузиться в эти бессознательные, безмысленные, бессмысленные волны.